В огненном плену - Страница 27

В течение первых месяцев в Дублине я оставалась в жилой половине магазина и начала привыкать к тому, что этажи моей временной спальни меняются. Дошло даже до того, что вычисление этажа стало чем-то вроде игры.

Я ожидала, что в этих стенах будет сложно. И знаю, что именно здесь я провела лучшие часы своей жизни.

Я стою рядом с Кэт на балюстраде, с которой открывается вид на магазин — в направлении главного фасада. Главная комната примерно в сотню футов длиной и шестьдесят шириной. Верхние этажи занимают половину магазина, к ним ведет украшенная изящной резьбой двойная лестница, которая напоминает мне о книжном магазине Лелло в Португалии. На верхних этажах представлена изумительная подборка антиквариата и сокровищ, накрытых стеклянными колпаками или же подвешенными на стенах. Вот металлический диск с всевидящим ликом Зеленого человека, а вон сияет древний меч над поблекшим, потрепанным в битвах щитом. Я иногда размышляю, не собрал ли Бэрронс эти «сувениры» на протяжении столетий своей жизни.

Полированные книжные полки занимают стены от пола до потолочного молдинга. За элегантными перилами находятся узкие проходы для доступа к полкам, полированные лестницы скользят на смазанных колесиках от одной секции к другой.

Я смотрю вниз и справа, у отдельно стоящих книжных шкафов вижу журнальную стойку, полностью заполненную последними октябрьскими изданиями. Слева старомодная касса ждет возможности звякнуть серебряным колокольчиком, отмечая продажу, рядом с ней — мой розовый iPod на акустической доске, готовый включить нам «Bad Moon Rising», «Tubthumping» или «It’s a Wonderful World».

Или, возможно, «Good Girl Gone Bad».

Когда входят Темные Принцы, окруженные с флангов Бэрронсом и Риоданом, я резко выдыхаю и застываю.

«РАЗОРВИ ИХ УНИЧТОЖЬ НАСАДИ НА КОЛЬЯ!» — ревет у меня внутри «Синсар Дабх».

Я закрываю глаза и вспоминаю один из недавно выученных фокусов: я так старательно занимаю свои мысли чем-то другим, что Книге в них не пробиться.

Когда я была маленькой, папа читал мне стихи. Чем более напевными они были, тем больше мне нравились, и, пожалуй, я уже тогда была с отклонениями, как и он, потому что теплыми летними вечерами папа читал то, что я просила, а мама мыла тарелки, слушала и качала головой, осуждая наш выбор. Я мало понимала смысл, мне просто нравилось, как текут слова. «Кремация Сэма МакГи» очаровала меня. «Сон во сне» обладал гипнотическим эффектом, «Колокола» завораживали. Я была одержима «Пепельной средой» Томаса Элиота, а в седьмом классе на школьном концерте читала «Ворона» наизусть, ненадолго заслужив себе репутацию ботанши, которую пришлось экстренно исправлять кардинально модными мерами. Теперь, вспоминая об этом, я вижу, что выбор был мрачноватым, но в то время горе и жестокость обладали мультяшными пропорциями детства. И мне потребовалось несколько недель, чтобы запомнить так много сложных строф.

«Вспомни, что Принцы сделали с тобой, милая, как они разорвали тебя на клочки и превратили в бездумное животное». Словно я действительно могла позабыть, «Синсар Дабх» бомбардирует меня образами настолько детальными, что у меня мгновенно начинает болеть голова.

Я блокирую их, сосредоточиваясь на том, как папа учил меня делить поэму, чтобы ее было легче запомнить: восемнадцать строф, шесть строк в каждой, в большей части строк по восемь слогов с гипнотической сменой ударных и безударных. Папа называл это хореическим октаметром. Я запомнила, потому что это забавно звучало, папа гордился тем, что я знаю определение, а я готова была на что угодно, чтобы Джек Лейн мной гордился.

Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне…

«Сломай их, — требует Книга, — заставь пасть пред тобой на колени, заставь назвать своей Королевой».

Грёзам странным отдавался, вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался — постучался в дверь ко мне.

Ритм поэмы захватывает меня, как всегда захватывал, и я снова чувствую себя ребенком, цельным, хорошим и любимым.

«Это верно, — прошептал я, — гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне».

В отличие от По, мне не приходится открывать дверь. Я могу запереть ее на засов.

Я продолжаю читать поэму, пока не наступает блаженная тишина. И только тогда открываю глаза.

— Что же это? — бормочет рядом со мной Кэт, глядя вниз.

Исчезли дикие, обнаженные, примитивные Принцы с калейдоскопом татуировок, мечущихся по коже, и сумасшедшими радужными глазами.

Они себя окультурили.

И на месте прежних стояли два черноволосых темноглазых мужчины, излучавших силу, похоть и инопланетную магию. Ошейники Королевского Дома Невидимых сияли, словно усыпанный бриллиантами обсидиан. Я знаю, что они ледяные на ощупь, что они вибрируют с гипнотической гортанной какофонией, — и знаю, что ошейники Светлого Дома напевают неповторимую сложную симфонию.

Головы Принцев больше не вертятся в странной манере, они научились человеческим движениям и поведению, копируют их до малейшего нюанса. Черные крылья, которые смыкались вокруг моего обнаженного тела, пока я умирала под ними тысячей смертей, исчезли, скрытые гламором.

— Я думала, они воюют друг с другом, — говорю я.

Кэт отвечает:

— Я думала, что они безумны, ужасны, отвратительны. Мы обе ошибались. Они недавно объединили силы. Я слышала, что Алая Карга заставила их поволноваться.

— Кристиан… — бормочу я, отчаянно пытаясь не думать о том, что он вынужден переживать.