В огненном плену - Страница 109

109

Внезапно он поднимается на четвереньки, опустив голову. Кости скрипят и щелкают, принимая новую форму. Вырисовываются плечи, сильные, гладкие, бугрящиеся мускулами. Руки широко расставлены. Одна нога вытянута назад, другая согнута, словно ее хозяин напрягся для прыжка.

На полу лежит обнаженный мужчина.

Бэрронс поднимает голову и смотрит прямо на меня, на несколько футов выше сделанного мной углубления в диване.

— Это и мое преступление тоже. Меня там не было, чтобы все увидеть, но в моей голове этот чертов образ прокручивался каждый день.

— Это меня изнасиловали.

— Это я не смог тебя спасти.

— И поскольку ты винил себя…

— Не только я себя винил.

— Я не винила тебя за то, что ты меня не спас! — рычу я. — Мое спасение — моя забота, больше ничья.

— Ты винила меня за то, что я позволяю им жить.

— Я…

«Не винила», — вот что я собиралась сказать. Но с удивлением осознала, что он прав.

В глубине души я затаила обиду. Я злилась на Бэрронса за то, что он не убил Принцев, как только узнал, что они со мной сделали.

— Я хотел, — напряженно говорит он. — Но они были чертовыми ключевыми элементами.

В’лейн поддразнивал меня тем, что Бэрронс позволил моим насильникам жить, продолжать существование после того, что они со мной сделали. Я очень хотела, чтобы он озверел от жажды мести и сделал то, что сделал сегодня, — оторвал им головы и принес мне с молчаливым: пусть я не смог тебя спасти, но я отомстил. Все это время часть меня судила его по этому нежеланию отомстить за меня и не давала мне полностью принять Бэрронса. Как он мог не желать смерти Темных Принцев?

Бэрронс был прав и в остальном. Я могла еще несколько месяцев назад отправиться за Принцами. Но не хотела. Они изменили меня. До изнасилования я была хорошей, искренне хорошей, без всяких дурных мыслей. Если я причиняла кому-то вред, это было случайно, и мне от этого было плохо. Но после того, что они со мной сделали, внутри меня образовалось нечто новое: нечто яростное, безжалостное, не знающее законов, стремящееся стать тем, кто творит дикости, потому что когда ты дикарь, никто не рискнет связаться с тобой. Я хотела быть плохой. Безопаснее было быть плохой.

Когда кто-то причиняет тебе боль, — и я не говорю о простительных оскорблениях, некоторые вещи невозможно отменить и потребовать за них компенсацию, — у тебя есть два выхода: вырезать этого кого-то из своей жизни или нарезать его на чудесные кровавые ломтики. Последнее будет определенно приятнее в самом быстром и самом животном смысле, но оно изменит тебя. И, хоть ты и думаешь, что воспоминания о выигранной битве будут приятными, — и если они действительно будут приятными, — ты уже проиграл войну.

Темные Принцы изнасиловали меня. Я выжила. Я это пережила. Мне хотелось, чтобы кто-то другой стал животным, в которое я не хотела превращаться.

Я могла бы хладнокровно выследить Принцев и попасть в их готический особняк еще несколько месяцев назад. Я получила бы удовольствие, калеча и пытая их, убивая как можно медленнее. Я наслаждалась бы каждой минутой. Я бы раскрасила лицо их кровью, восхищаясь своим превосходством.

Но из высокой готической двери вышла бы уже не пастушья собака.

Я стала бы волком.

— Волки не убивают из ненависти, — говорит Бэрронс. — Они убивают, потому что такова их природа.

— О чем ты?

— Только люди убивают, ненавидя. Когда убиваешь, нужно убивать, как животное.

— Я не понимаю.

— Что происходит, когда пастушью собаку кусает волк?

— Ха. Она становится волком.

— Нет. Она становится пастушьей собакой, которая дерется с яростью и дикостью волка.

— Спорный вопрос. — Я уже чувствовала себя волком в душе и не знала, что с этим делать. Кажется, моя душа стала оборотнем. И это меня беспокоит.

Два Принца, которые меня изнасиловали, мертвы, их головы лежат у моих ног. Третьего Дэни убила несколько месяцев назад. Четвертый, — о котором Бэрронс ничего не знает, — заперт в темнице с ледяными решетками.

И плохое предчувствие говорит мне, что, если он когда-нибудь выберется, я снова могу отрастить нежелательные клыки.

— Принцесса ждет их головы, — говорит Бэрронс. — Она не выдаст нам точные координаты Кристиана, пока не получит их.

Я вздыхаю и говорю то, чего совершенно не ожидала от себя, в адрес совершенно восхитительно голого Бэрронса.

— Одевайся. Я готова.

Когда он выходит из комнаты, я смотрю на оторванные головы, на лица, исполненные муки, и чувствую, как загноившаяся, мерзкая рана внутри меня наконец-то начинает покрываться тонкой кожицей выздоровления.

Все закончилось. Со смертью тех, кто так сильно меня ранил, я могу наконец избавиться от ужаса.

Я тихо добавляю:

— И спасибо.

***

Шагать невидимкой за спиной Бэрронса через множество клýбов «Честерса» — очень неприятное занятие. Когда я раньше пристраивалась за ним, я была слишком зла на Бэрронса и слишком очарована своим суперскрытным состоянием, чтобы обращать внимание на что угодно, кроме его широких плеч.

Сегодня я смотрю. Сегодня я вижу десятки голов, которые поворачиваются ему вслед, и откровенно сексуальные взгляды женщин (и немалого количества мужчин!), отчего раздраженно рычу.

— Проблемы, мисс Лейн?

— Не-а, — бормочу я и озвучиваю то, чего никак не могу понять. — Почему вы с Риоданом решили помочь спасти Кристиана?

— Надоело все время искать это чертово заклятие, — сухо отвечает Бэрронс.

— Ага! Я знала, что забыла тебе что-то рассказать! Я видела в «Честерсе» парня с чудесными глазами и встретила его потом на улице. Нам не надо больше искать. Король опять ошивается в Дублине.

109